Та сторона где ветер книга: Крапивин Владислав. Та сторона, где ветер читать онлайн

• Читаю
• Хочу прочитать
• Прочитал

Оцените книгу

Скачать книгу

1979 скачиваний

Читать онлайн

1 планируeт прочитать

О книге «Та сторона, где ветер»

Владислав Крапивин – известный писатель, автор замечательных книг «Оруженосец Кашка», «Мальчик со шпагой», «Мушкетер и фея», «Стража Лопухастых островов», «Колесо Перепелкина» и многих других.

Эта повесть – о мальчишках с верными и смелыми сердцами. О тех, кто никогда не встанет к ветру спиной. Даже если это очень сильный ветер…

Мнение читателей

Первое моё впечатление о книге было то, что она скучная и неинтересная

5/5Apsny

Сейчас планирую почитать еще несколько книг данного автора, дабы восполнить пробел

5/5Omiana

Пожалуй, самая понравившаяся книга из всего прочитанного мной Крапивина

4/5knigkaa

Кстати, про мальчиков мне нравится читать больше, чем про девочек 😀 Сама история Владика обескураживает, переживания Генки передаются и читателю, жалко Яшку

5/5keep_calm

Прочитав такую книгу обязательно станешь лучше,хоть на самую малость

5/5dashuta3713

Читаешь и отдыхаешь от взрослых книг и придуманных ими проблем

5/5nareka

Во-первых, автор действительно знал таких детей, и ему просто хотелось, чтобы и все остальные напоминали их в большей или меньшей степени

5/5margo000

Всей душой люблю эту трагическую книгу о настоящей дружбе.

5/5justvinnie

Поэтому лучше на этом прервать себя и просто посоветовать прочитать эту повесть

5/5maxgautier

Прочитала эту книгу только благодаря margo000 если бы она не дала мне эту книгу на флешмоб 2010,то я бы наверное так бы ее и не купила

5/5Alex000

Причем все это у Крапивина получается настолько светло, с почти физически осязаемой верой автора в будущее и в этих детей, что после прочтения еще долго остается чувство душевного подъема.зы

5/5Uchilka

Та сторона, где ветер О том, как ослепший мальчик не хотел быть беспомощным инвалидом, а хотел читать, ездить на велосипеде и клеить воздушных змеев

4/5Irbis

Отзывы читателей

Подборки книг

Похожие книги

Другие книги автора

Информация обновлена: 21.05.2020

Владислав КрапивинТа сторона, где ветер

С первым ветром проснётся компас.

А.C. Грин.

Часть первая
АВГУСТ

***

Ночью грянул норд-вест. Он ударил так, что несколько шиферных плиток сорвались с крыши и застучали о деревянное крыльцо. Застонали расшатанные ворота. Потом, когда первая волна ветра ушла и он сделался ровнее, Владик услышал гудение проводов. Они дрожали в потоках воздуха, как басовые струны, и низкий звук их проникал сквозь шум ближних деревьев и беспорядочное, как перестрелка, хлопанье калиток.

Владику захотелось подняться на чердак и проверить стрелку флюгера. Но он побоялся разбудить отца. Ведь отец обязательно проснется от осторожных Владькиных шагов. Нет, пусть уж спит, он и так лег совсем недавно. Владик еще слышал неостывший запах обуглившейся газеты, которой отец прикрывал лампу, когда сидел над чертежами.

Владик нащупал упавшее на пол одеяло, натянул его до подбородка и стал медленно засыпать под шум тополей и гудение проводов. «Циклон с северо-запада», – подумал он сквозь дремоту. Сейчас он уже и без флюгера знал, с какой стороны пришел ветер.

Темнота, словно стены черной палатки, вздрагивала под ветром. И вот наконец он пробил ее, рассыпав редкие оранжевые искры. Они выросли, превратились в яркие шары с пушистыми лучами и заплясали вокруг Владика, разрывая темноту на клочья. Так всегда начинался самый хороший сон.

Но сейчас в него вмешалось что-то чужое и недоброе.

Откуда-то из глубины донеслись шаркающие шаги тетки. «Приехала уже! – недовольно подумал Владик. – И когда успела?» Медленно и скрипуче тетка заговорила издалека:

– Продырявил крышу-то. Навтыкал всяких палок. Все не как у людей! У других-то уж, если не дал господь…

– Чего не дал? – поднимаясь, тихо спросил Владик и почувствовал, как от обиды и злости холодеет лицо.

Тетка замахала руками и стала быстро уменьшаться, словно таять.

– «Господь»… – сквозь зубы сказал Владик.

Но маленькие оранжевые солнца снова закружились перед ним, сливаясь в яркие полосы, и темнота рассеялась совсем. Владику снилось, что кругом уже день и, как зеленые костры, полыхают на ветру деревья…

Глава первая

О том, что Генка три дня подряд не ходил на занятия по английскому языку, отец узнал случайно, перед самым отъездом. Сгоряча он закатил сыну такую затрещину, что у того даже зачесалось в носу. Генка отскочил в угол, прижался спиной к стене и приготовился крикнуть, что пусть хоть убьют, а толку все равно не будет, потому что…

Но отец слушать не стал. Рванул с вешалки дождевик, вскинул на плечо рюкзак и шагнул за дверь, сказав на прощанье:

– Не перейдешь в шестой – шкуру спущу!

Мать посмотрела на Генку долгим взглядом, вздохнула и пошла провожать отца. Хлопнула дверь.

Генка стер со щеки слезу, пнул табуретку и, сев на подоконник, стал грызть ногти в злом раздумье.

За «шкуру» он не боялся. Отец вернется только в октябре, а тогда уже будет поздно шуметь, если Генка и останется на второй год. А в том, что он останется, Генка был уверен. К этой мысли он привык, и мучило его другое: надо было каждое утро таскаться в школу, где худая и раздражительная «англичанка» Вера Генриховна пыталась вдолбить в голову Генке и еще нескольким неудачникам то, что они не смогли выучить за весь учебный год.

Генка передернул плечами. Он вспомнил гулкие ступени пустых школьных лестниц, перевернутые парты у стен, тяжелые шаги маляров, таскавших стремянки по забрызганным известковыми звездами коридорам, и пыльные окна класса. Класс казался теперь очень большим, потому что в нем осталось только четыре парты, остальные вынесли ремонтировать. Генка сидел там на крайней парте, у стены, и тоскливо слушал, как Вера Генриховна с расстановкой произносит:

– Пора понять: до решающей контрольной осталось не больше трех недель.

Для большей убедительности она слегка нажимала на «р»: порра… ррешающей контррольной… тррех… Потом она поворачивалась к треснувшей порыжевшей доске и брала мел. Из-под мела сыпался белый порошок. На доске появлялись английские слова. Те слова, которые читались вовсе не так, как были написаны, и которые нельзя выговорить, не вывихнув язык.

Генка разглядывал седоватый узел волос на затылке «англичанки», уныло грыз ручку, и постепенно в него заползала тоска и безнадежность.

Так проходили два часа. Они все-таки кончались, несмотря на свою бесконечность, и Генка выходил на улицу, где в тополях и кленах посвистывал ветер августа. И в листьях плясало солнце. Но день был испорчен, потому что до вечера сидело в Генке это чувство безнадежности, едкое, как запах сырой известки в пустых коридорах…

А ветер шумел и сейчас, качал в палисаднике ветки сирени. Но Генка не радовался ветру. Он сидел и злился на весь белый свет. Злость бывает разная. Иногда рассердишься, и будто сил прибавится, а иногда наоборот: приходит злость беспомощная, такая, что даже кулаки сжать как следует не хватает силенок. Только сидишь и смотришь на все кругом из-под насупленных бровей. И хорошо еще, если есть что насупить. А если вместо бровей – чуть заметные полоски редких рыжеватых волосков? Генка с отвращением глянул в зеркало на дверце облезлого гардероба. Но лица не увидел. В отраженном солнечном окне рисовался только темный Генкин силуэт – зябко сведенные плечи, круглые, чуть оттопыренные уши, торчащие вверх сосульки волос. Впрочем, Генка и без зеркала отлично помнил свое лицо – скуластое, толстогубое, с широко посаженными глазами, со вздернутым носом и пояском желтых веснушек, протянувшимся через переносицу. «Самый подходящий портрет для второгодника», – подумал он даже со злорадством.

Его злило все: шуршание ветра, хлопанье форточки, дребезжащая музыка приемника. Генка прыгнул на пол. Со звоном закрыл форточку. Рванул штепсель. С кухни доносилось звяканье тарелок и погромыхиванье кастрюль: бабушка мыла посуду. Генка приоткрыл дверь и просунул голову:

– Чем каждой тарелкой греметь, взяла бы лучше всё сразу да об пол!..

– Уехал отец-то, – печально сказала бабушка. – Оставил ирода на погибель нашу. Не будет сладу.

– Не будет, – мрачно согласился Генка.

Вернулся в комнату и снова залез на подоконник. Прямо в ботинках на чисто вымытый подоконник.

Опять заюлила беспокойная мысль: «Что делать, что делать?» Нет, ну в самом деле, что же делать? Вот были бы такие таблетки, чтобы принять их и сразу уснуть на три недели! Лишь бы не ходить в пустой, пахнущий известкой класс, не слышать унылое поскрипыванье мела. Спать и ничего не чувствовать. Даже не жалко августа и ветров. Лишь бы кончилось все скорее! Ну и пусть он будет второгодник. Второгодники разве не люди?

Мать, когда узнает, схватит, конечно, Генку за воротник, закричит и начнет колотить его сухим кулачком по спине. Это не страшно. Хуже, если она не станет колотить, а просто опустит руки и заплачет. Слезы у нее крупные и медленные. Они стекают по тонким морщинкам на щеках, падают с худого подбородка и застревают в зеленых ворсинках потертой шерстяной кофточки. Генка не может смотреть на это… А бабушка обязательно будет стоять рядом и тихо говорить:

«Ведь учил отец-то его, нехристь окаянную: старайся ты, будь человеком. Не хочет, лодырь бессовестный!»

Не хочет! Да он просто не может. Ну нет способностей. Вот на музыканта, например, ни одного человека не станут учить, если нет у него совсем таланта. А если нет никакого таланта, чтобы учить английский язык?

«Будь человеком». А разве обязательно знать английский, чтобы стать человеком? «Будь»! А почему «будь»? А сейчас он разве не человек?..

Вдруг знакомый звук перебил невеселые Генкины мысли. Словно неподалеку сыпали на сухие доски горох. Но, конечно, никакого гороха не было. Это мчался куда-то восьмилетний малыш Илька – щелкали по асфальту его сандалии.

Генка усмехнулся. Вспомнил, как недавно Илькина мать вертела в руках сандалию с протертой насквозь подошвой и сокрушалась:

«Хоть верьте, хоть нет – за это лето уже третья пара. Просто горят у него на ногах».

Рядом стояли соседки и сочувственно качали головами: горят. Илька тоже стоял рядом, поджав босую ногу. Он поглядывал на дыру в подошве и безнадежным голосом спрашивал:

«Ну можно, буду босиком бегать? Ну можно, мам?»

«Еще чего! Я вот покажу тебе «босиком»! Пропорешь ногу да получишь столбняк… Чтобы прививку сделать, тебя ведь арканом не затащишь».

Илькина мама была врачом детской поликлиники и разбиралась в таких вещах, как столбняк.

Сейчас Илька, судя по звонкому щелканью, бегал в новых, четвертых по счету, сандалиях. Хватит ли до осени? Кто знает! Не зря у Ильки такое прозвище – «Гонец». Если надо что-то передать, куда-то сбегать, Илька мигом! Только попросите. Он готов куда угодно. Хоть за пять кварталов, хоть за десять. Потому что это же здорово – лететь по улицам быстрее всех, и так, чтобы ветер навстречу!

Генка сразу представил: мчится Гонец – мелькают коричневые ноги, как спицы в колесе старой бабушкиной прялки. Короткий Илькин чубчик торчком встает над лбом от встречного ветра. И расстегнутая рубашка-распашонка трепещет за спиной, будто маленький плащ.

Если щелкают Илькины подошвы, значит, что-то случилось, значит, есть какая-то новость!

И вот все ближе: та-та-та-та-та… Истошно завопили у соседней подворотни перепуганные куры. Илька с размаху остановился у палисадника. Встал на цыпочки, навалился голым животом на острые рейки. Головой раздвинул ветки.

– Ген… – тяжело дыша, сказал он. Длинные ресницы вздрагивали над его темными встревоженными глазами.

– Ну?

– Гена… Он опять поднялся. Белый…

Глава вторая

Август – месяц ветров. Широкой полосой движутся они с северо-запада, и над городом начинают шуметь старые тополя. Хлопают незапертые калитки, во дворах летит с веревок мокрое белье. А на реке над трубами буксиров рвется в клочья черный дым и полощут на мачтах флаги. В синеве, чисто вымытой ветрами, бегут маленькие желтые облака.

А под облаками, вздрагивая в потоках воздуха, стоят разноцветные квадратики воздушных змеев.

…Петька Лимон, который когда-то запустил к самым тучам «Синего демона» и стал первым флагманом змеевиков, теперь уже совсем не Петька, а Петр Лиманов. И живет не на западной окраине, а на другом конце города, в новом заводском поселке, и работает мастером литейного цеха. А «Синий демон» стал легендой. Но каждый год в августе, когда приходят свежие ровные ветры, поднимаются с невысоких крыш Берегового поселка пестрые летуны с мочальными хвостами.

Перечеркнутый крест-накрест тонкими планками змей похож на большой почтовый конверт. Так их и называют – «конверты». Но есть еще у каждого «конверта» свое имя. Лучше всех знает эти имена Илька. Если его поймать на улице, он охотно остановится на полминутки, запрокинет голову и, протянув в небо ладонь, посыплет звучные названия: «Леонардо», «Желтый щит», «Василек» (это уж, конечно, девчонки выдумали), «Битанго», «Восток-203» (это для запаса такая цифрища), «Гагаринец»…

Илька знает их всех. Даже по звуку трещотки может определить, какой змей сейчас у него над головой. Нет, в самом деле может. Можно даже закрыть ему глаза, и пусть кто-нибудь неподалеку поднимет свой «конверт» – Илька сразу угадает… Но своего змея у Ильки нет. Есть только мечта. Мечта о большом и легком «конверте», о таком, который при самом слабом ветре уходит из рук в небо, как на крыльях, и не падает никогда…

Бывает, что «конверты» падают. Если змей оборван порывом ветра, это еще полбеды: «конверт» подберут и отдадут хозяину. Хуже, если змей сбили голубятники. Они пираты. Они придумали, что воздушные змеи пугают голубей. И еще придумали закидушки. Это два камня и шпагат. Когда змей в воздухе, нить к нему от крыши тянется не прямо: она провисает и, прежде чем уйти вверх, проходит невысоко над землей. Здесь ее и заарканивают закидушками голубятники.

Прихватив добычу, они мчатся домой и по привычке ждут выкупа. Не дождавшись, они выходят на улицу. Здесь их ловят и колотят. Таков закон.

Ветры и небо сдружили мальчишек-змеевиков. С утра до вечера бегут вверх по ниткам пестрые клочки бумажных «телеграмм». Это хозяева «конвертов» ведут разговор. Нехитрую воздушную азбуку понимают все, даже Илька, хотя и с обыкновенным-то чтением он познакомился всего год назад. А чего тут не понимать? Обыкновенная азбука Морзе: белая «телеграмма» – точка, черная – тире. А разноцветные клочки – это позывные. У каждого свои. У Генкиного «Кондора», например, два зеленых. Так его всегда и вызывают для беседы или для отпора голубятникам.

И есть такое правило: как появится в небе новый змей, он должен дать свои позывные. А как же иначе? Небо одно, и все в нем должны знать друг друга.

Большой белый змей появился вчера. Словно квадратная луна, взошел он из-за тополей на улице Чайковского и поднялся выше всех. Он не дал позывных и не ответил на сигналы.

Шурик Черемховский стоял, прислонившись к забору, грыз сухой стебелек и смотрел вверх. Белый квадратик змея неподвижно висел в зените. Светлая нитка, почти неразличимая в синеве, уходила от него за тополя. Небо сейчас было почти пустым. Пестрые «конверты», словно стесняясь белого незнакомца, потянулись к своим крышам, исчезли. Только над соседним кварталом невысоко маячил голубой «Василек»

Надьки Колпаковой да над зеленой крышей Тольки Селькупова трепыхался, пытаясь взлететь, неуклюжий «Погонщик туч».

Белый змей шевельнулся. Было заметно, что он взял еще несколько метров высоты. И снова замер.

– Возможно, он нас не понял, – сказал Шурик, не разжимая зубов, чтобы не выпустить травинку. Стебелек дернулся вверх и вниз, словно стрелка чуткого прибора.

– Чего? – откликнулся с забора Яшка Воробей.

Он сидел на корточках, примостившись на срезе шаткого столба. Сидел и тоже смотрел вверх похожими на темные блестящие кнопки глазами. Не отрывая глаз от змея, он повторил:

– Чего не понял?

– Сигналов, – сказал Шурик.

– Ха! Все понимают, а он неграмотный, значит? Спросил бы, научили бы…

Шурик пожал плечами и выплюнул стебелек.

Щелканье подошв рассыпалось за углом. И вылетел Илька.

Не сбавляя скорости, словно конькобежец, он описал крутую дугу и, чтобы остановиться, с разбегу уперся в ладонями в забор. Доски и столб закачались. Закачался и Яшка, смешно размахивая тонкими руками. Не удержался и прыгнул, отбил пятки об асфальт. Замахнулся острым кулачком на Ильку:

– Козел бешеный! Тормоза не держат, что ли? Как тресну!

Илька ловко присел.

– Оставь его в покое, – сказал Шурик. И спросил у Ильки: – Узнал?

– Про что?

Шурик движением бровей указал вверх:

– Чей он?

Илька заморгал.

– Я не знаю…

– А-а… – разочарованно протянул Шурик. – Я думал, ты узнавать бегал.

– Я еще вчера бегал, – сказал Илька немного виновато. – Но там, на Якорной, сидят Витька и Серега Ковалевы. А на улице Чехова еще какие-то голубятники. Но они ведь тоже, наверно, знают про катапульту. Им теперь только попадись. Да, Яшка?

– Еще бы, – усмехнулся Воробей, и его треугольное личико даже сделалось круглее.

– А ты при чем! – сказал Ильке Шурик. – Ты в этой истории ведь не участвовал.

– Будут они разбираться! – сказал Воробей.

Илька потоптался, вздохнул и показал на змея:

– Знаете что? Вот, по-моему, он это нарочно, вот и все.

– Кто? – рассеянно спросил Шурик. Он что-то обдумывал и опять жевал травинку.

– Тот, кто его запустил, – объяснил Илька. – Вон он где! Выше всех. Вот он и думает: раз выше, значит, плевать на всех.

Яшка скривил маленький рот:

– Гляди-ка ты, «выше»! У меня «Шмель» еще выше поднимался.

– Ух и врешь! – изумился Илька.

– И кроме того, твой «Шмель» упал, – заметил Шурик.

Яшка понял, что перегнул. Но ни ссориться, ни стукать по шее Ильку не хотелось. Белый «конверт» висел в небе как насмешка над всеми змеевиками.

– Генкин «Кондор» все равно поднимется выше, – твердо заявил Яшка.

– Он может, – согласился Шурик. – Но Генки нет.

Илька открыл рот, но сказать ничего не успел. Сказал Воробей:

– Генка теперь злой. С английским у него дело -гроб. Увяз.

– А он и не старался выкарабкаться, – спокойно произнес Шурик.

Яшка уставился на него колючими глазами:

– «Не старался»! А ты знаешь? А чего стараться, если все равно бесполезно! Если человек не может!

Шурик согласился:

– Может быть. Я не знаю, я учу немецкий. Он, говорят, легче.

– У разных людей голова по-разному устроена, – задумчиво произнес Яшка. – У одного языки учатся хорошо, а у другого никак. У Галки, у моей сестры, в медицинском институте английский язык да еще латинский, на котором рецепты выписывают. И она хоть бы что. А я в этот латинский заглянул – ну ни капельки не понятно.

Шурик пожал плечами:

– А ты сразу понять хотел? Ты хоть латинские буквы знаешь?

– Знаю. «Рэ» – как «я», только наоборот. «Лэ» – как «гэ» вниз головой. «И» – палка с точкой.

– Сам ты палка с точкой, – вздохнул Шурик.

Яшка снова задрал голову. Белый «конвертик» стоял в небе не двигаясь.

– Даже не дрогнет, – сказал Илька.

– У Генки все равно лучше, – ответил Яшка и плюнул. – Надо Генку позвать. «Кондора» поднимем, тогда этот беляк сразу…

Что такое это «сразу», Яшка сказать не умел. Но он понимал и другие понимали, что, если «Кондор» поднимется выше беляка, все будет в порядке. Илька опять хотел сказать, что Генку он уже позвал, но Шурик перебил:

– Про английский с ним не говорите, когда придет.

– Уже пришел, – хмуро откликнулся Генка.

Никто не заметил, как он оказался рядом: все разглядывали белого змея.

– Извини, я не видел, – спокойно сказал Шурик.

Генка поморщился и резко вскинул плечи. Таких людей, как Шурка, он не понимал. Терпеть не мог он, когда кто-нибудь так легко во все стороны раскидывал свои «извините» и «простите». Ему всегда было мучительно неловко за такого человека. Сам Генка в жизни своей никогда не просил прощенья. Сколько раз бывало, что стоял он в учительской и завуч Анна Аркадьевна ждала от него всего четыре коротеньких слова: «Простите, больше не буду». Или даже всего одно слово: «Простите». Но он стоял и молчал, потому что легче было ему выдержать сто разных несчастий, чем выдавить это слово…

Генка смотрел на змея, плотно сжав губы. Глаза его сузились и колюче блестели.

– Запустим «Кондора»? – осторожно спросил Яшка.

– Еще чего! – не двигаясь, сказал Генка.

– Ген, давай, а? – запрыгал Илька. – Я сбегаю за ним.

Генка промолчал.

Илька перестал прыгать.

– Ну, а что делать? – спросил Шурик.

– Сбить.

…Они долго ничего не говорили. Сбить змея – это пиратское дело.

– Все-таки… мы же не голубятники, – нерешительно произнес Шурик.

– А я и не знал, что мы не голубятники, – сказал Генка, продолжая смотреть на змея.

Яшка молчал. У него были свои причины, чтобы молчать.

– Он ведь сам виноват, да, Гена? – заговорил Илька. – Ему сигналили, а он не отвечает. Конечно, надо сбить, наверно.

Шурик задумчиво почесал подбородок.

– Вообще, конечно… Раз он не отвечает…

– Как его достанешь? – глядя в сторону, пробормотал Яшка. – Высотища-то…

– А катапульта? – быстро вмешался Илька.

– Помолчи! – цыкнул Яшка.

– Илька правильно говорит, – заступился Генка.

– Так я и знал! – тихо и печально сказал Воробей. – А мне опять отдуваться, да?

Катапульту недавно отбили у голубятников. Вернее, не отбили, а увели из-под носа.

Это было грозное на вид оружие, слегка похожее на пушку. На колесах от водовозной тележки, с дощатым лафетом, с диванными пружинами и туго закрученными веревками. А вместо ствола торчал гибкий шест с примотанной на конце старой поварешкой. Голубятники полмесяца трудились над страшной машиной и похвалялись, что, когда ее доделают, ни один «конверт» не вернется на землю целым.

Доделать ее они сумели, а выполнить угрозу не смогли. В семь часов вечера пираты-голубятники спрятали катапульту в огороде у Сереги и Витьки Ковалевых. В девять она исчезла. Как это случилось, до сих пор остается тайной. Только Яшка Воробей знает, да Шурик, да Генка. И еще Володька Савин, капитан «Леонардо», и его дружок Игорь Кан, у которого «Пассат». Кроме того, пожалели малыша Ильку и под большим секретом рассказали эту историю ему. Услыхав этот рассказ, Илька даже стонать начал от хохота и, лежа в траве, так дрыгал ногами, будто ему сразу несколько человек щекотали живот холодными пальцами. А потом вдруг замолчал, сел и посмотрел на всех потемневшими глазами. И сказал, что это совсем предательское дело – так к нему относиться. Все всегда про всё знают, а ему не говорят. Все всегда делают интересные дела, а его не берут.

Если думают, что он маленький и ничего не может, тогда пусть сами бегают, если надо кого-нибудь куда-нибудь позвать, или что-нибудь узнать, или принести, или еще что-нибудь. А он бегать не обязан.

Ильку хотели успокоить, но он успокаиваться не стал, а поднялся с травы и пошел прочь.

Только он был не злой человек и скоро перестал обижаться. Да и неинтересно было ссориться, потому что на следующее утро начали испытывать катапульту и предложили Ильке дергать веревку.

Он хорошо дергал, но стреляла катапульта плохо. Не так, как полагалось. Кирпичные обломки летели из привязанной к шесту поварешки не вверх, а низко над землей. Первый врезался в Яшкино крыльцо и оставил на нем оранжевую вмятину. Второй пробил брешь в помидорных кустах. Третий со свистом ушел за забор, и все со страхом ждали, когда там что-нибудь зазвенит или загремит. Но было тихо.

Наконец пришел Шурик, обозвал всех непонятным словом «питекантропы» и занялся катапультой всерьез. Передвинул какую-то палку, покрутил сверху маленькое колесо от детского велосипеда, подумал, покрутил еще и сказал:

– Машина к эксперименту готова.

– Можно стрелять, что ли? – хмуро спросил Генка.

– Да.

Это был первый настоящий выстрел: камень ушел на такую высоту, что сделался как пылинка. Но это был самый несчастный выстрел, потому что камень вернулся. Он упал на старый курятник и пробил фанерную крышу. Кур там не было, но стояли стеклянные банки, которые Яшкина мать берегла для варенья. Уцелело три банки из одиннадцати.

Катапульту успели спрятать за сарай, но Яшку мать все равно поймала, утащила в дом, и оттуда донеслись его завывания.

С тех пор грозная метательная машина стояла без дела. Голубятники узнали, у кого спрятана катапульта, и просили отдать обратно. Обещали, что ни один змей больше не тронут. Но хозяева «конвертов», даже те, кто слышал о катапульте лишь краем уха, отвечали коротко и одинаково:

– Шиш! Она и нам пригодится.

Зачем она может понадобиться, никто не знал.

Но вот пригодилась…

– Ну вас, – ноющим голосом сказал Воробей. – Опять увидит кто-нибудь. Не обрадуемся.

– Зарядим за сараем, – коротко ответил Генка. – Выкатим бегом. Раз – и обратно…

– Ага! Жить надоело? – упирался Яшка. – Заряженную выкатывать, да? Как сорвется да как даст…

– Сам выкачу, – сказал Генка и зашагал к Яшкиной калитке.

Его злая досада теперь получила новое и четкое направление – белый змей. Надо было его сбить: Генке казалось, что от этого станет легче.

– Могут подумать, что мы сбили его, потому что завидуем, – вдруг сказал Шурик, шагая за Генкой. – Лучше бы сначала поднять «Кондора».

– Сначала собьем, потом поднимем «Кондора», – сквозь зубы ответил Генка.

– Но это глупо, – сказал Шурик.

– Не всем быть умными…

Во дворе, за сараем, они разбросали лопухи и куски фанеры, которыми была укрыта катапульта. Генка ухватил конец шеста, отогнул назад и крючком прицепил его к дощатому хвосту. Потом начал вертеть маленькое колесо от детского велосипеда. Шест дрожал. Скрипучие веревки напрягали узлы. Пружины звенели и сжимались.

– Хватит! – жалобно попросил Яшка.

Он почти каждую секунду выглядывал из-за сарая: нет ли кого-нибудь во дворе. Остренький нос его даже вспотел от волнения.

Генка крутил.

– Хватит, – спокойно сказал Шурик.

Генка отпустил колесо.

– Ты бы, Шурка, приготовил нитку. И камень.

– Ну что ж…

Шурик ушел.

– Воробей, открой калитку, – велел Генка.

Яшка на цыпочках побежал к воротам. Генка сказал:

– Илька, в сторону! – и взялся за колесо.

Илька в сторону не пошел. Он взялся за другое колесо. Даже налег животом.

– Кому я говорю! – прикрикнул Генка.

– Ген, – тихо сказал Илька. – Если змея собъем, можно я его себе возьму? А то у всех есть, а у меня нет.

– Ладно, возьмешь. Отойди, а то сорвется…

– Я не боюсь.

Звякнула открытая калитка. Генка толкнул катапульту. Илька тоже толкнул, и она, гудя пружинами, покатила к воротам.

На улице между асфальтовым тротуаром и пыльными кустами желтой акации, которые тянулись вдоль дороги, была травянистая полоса. В одном месте она расширялась в полянку. Там Шурик уложил кругами нить. Вместо камня он привязал к ней мешочек с землей, сделанный из носового платка.

– В целях безопасности, – сказал он. – Вдруг трахнет по чьей-нибудь голове. Конечно, вероятность мала, но все-таки…

Другой конец нитки он прикрепил к акации.

– Ну-ка, пустите. Наведу.

Генка отошел. Тут он не спорил: Шурка лучше всех управлялся с этой штукой.

Яшка все оглядывался. Но улица была пуста.

Шурик, сощурившись, глянул на змея, чуть передвинул катапульту, шевельнул сверху толстый березовый брусок. Положил тугой узелок с землей

в поварешку на конце шеста.

Генка стоял, сжав губы, и ждал. Белый змей не двигался в опаленной солнцем высоте. Генка даже себе не хотел признаться, что «Кондор» на эту высоту не поднимется.

– Можно, – сказал Шурик.

– Долетит? – спросил Генка.

– Видимо, да.

– Скорее, – прошептал Яшка.

– Илька, дергай.

Дергать просто так было неинтересно. Илька набрал полную грудь воздуха, важно покачался на тонких ногах, оглядел всех по очереди и басом сказал:

– Огонь!

Удар был крепкий! Шест выбил поперечный брусок и трахнул концом по земле. Катапульта подпрыгнула и опрокинулась набок. Брусок, закувыркавшись, улетел на дорогу. Маленькое велосипедное колесо отскочило и, вихляя, катилось по траве.

Но выстрел получился. Нить стремительно вытягивалась в спираль, уходила вверх, вслед за тряпичным снарядом.

– Есть, – очень спокойно сказал Шурик.

Нить катапульты захлестнула нитку змея. «Конверт» качнулся, мотнул хвостом, дернулся, будто хотел сбросить аркан. Но не сбросил и начал медленно падать.

Book: Та сторона, где ветер

***

Ночью грянул норд-вест. Он ударил так, что несколько шиферных плиток сорвались с крыши и застучали о деревянное крыльцо. Застонали расшатанные ворота. Потом, когда первая волна ветра ушла и он сделался ровнее, Владик услышал гудение проводов. Они дрожали в потоках воздуха, как басовые струны, и низкий звук их проникал сквозь шум ближних деревьев и беспорядочное, как перестрелка, хлопанье калиток.

Владику захотелось подняться на чердак и проверить стрелку флюгера. Но он побоялся разбудить отца. Ведь отец обязательно проснется от осторожных Владькиных шагов. Нет, пусть уж спит, он и так лег совсем недавно. Владик еще слышал неостывший запах обуглившейся газеты, которой отец прикрывал лампу, когда сидел над чертежами.

Владик нащупал упавшее на пол одеяло, натянул его до подбородка и стал медленно засыпать под шум тополей и гудение проводов. «Циклон с северо-запада», – подумал он сквозь дремоту. Сейчас он уже и без флюгера знал, с какой стороны пришел ветер.

Темнота, словно стены черной палатки, вздрагивала под ветром. И вот наконец он пробил ее, рассыпав редкие оранжевые искры. Они выросли, превратились в яркие шары с пушистыми лучами и заплясали вокруг Владика, разрывая темноту на клочья. Так всегда начинался самый хороший сон.

Но сейчас в него вмешалось что-то чужое и недоброе.

Откуда-то из глубины донеслись шаркающие шаги тетки. «Приехала уже! – недовольно подумал Владик. – И когда успела?» Медленно и скрипуче тетка заговорила издалека:

– Продырявил крышу-то. Навтыкал всяких палок. Все не как у людей! У других-то уж, если не дал господь…

– Чего не дал? – поднимаясь, тихо спросил Владик и почувствовал, как от обиды и злости холодеет лицо.

Тетка замахала руками и стала быстро уменьшаться, словно таять.

– «Господь»… – сквозь зубы сказал Владик.

Но маленькие оранжевые солнца снова закружились перед ним, сливаясь в яркие полосы, и темнота рассеялась совсем. Владику снилось, что кругом уже день и, как зеленые костры, полыхают на ветру деревья…

Глава первая

О том, что Генка три дня подряд не ходил на занятия по английскому языку, отец узнал случайно, перед самым отъездом. Сгоряча он закатил сыну такую затрещину, что у того даже зачесалось в носу. Генка отскочил в угол, прижался спиной к стене и приготовился крикнуть, что пусть хоть убьют, а толку все равно не будет, потому что…

Но отец слушать не стал. Рванул с вешалки дождевик, вскинул на плечо рюкзак и шагнул за дверь, сказав на прощанье:

– Не перейдешь в шестой – шкуру спущу!

Мать посмотрела на Генку долгим взглядом, вздохнула и пошла провожать отца. Хлопнула дверь.

Генка стер со щеки слезу, пнул табуретку и, сев на подоконник, стал грызть ногти в злом раздумье.

За «шкуру» он не боялся. Отец вернется только в октябре, а тогда уже будет поздно шуметь, если Генка и останется на второй год. А в том, что он останется, Генка был уверен. К этой мысли он привык, и мучило его другое: надо было каждое утро таскаться в школу, где худая и раздражительная «англичанка» Вера Генриховна пыталась вдолбить в голову Генке и еще нескольким неудачникам то, что они не смогли выучить за весь учебный год.

Генка передернул плечами. Он вспомнил гулкие ступени пустых школьных лестниц, перевернутые парты у стен, тяжелые шаги маляров, таскавших стремянки по забрызганным известковыми звездами коридорам, и пыльные окна класса. Класс казался теперь очень большим, потому что в нем осталось только четыре парты, остальные вынесли ремонтировать. Генка сидел там на крайней парте, у стены, и тоскливо слушал, как Вера Генриховна с расстановкой произносит:

– Пора понять: до решающей контрольной осталось не больше трех недель.

Для большей убедительности она слегка нажимала на «р»: порра… ррешающей контррольной… тррех… Потом она поворачивалась к треснувшей порыжевшей доске и брала мел. Из-под мела сыпался белый порошок. На доске появлялись английские слова. Те слова, которые читались вовсе не так, как были написаны, и которые нельзя выговорить, не вывихнув язык.

Генка разглядывал седоватый узел волос на затылке «англичанки», уныло грыз ручку, и постепенно в него заползала тоска и безнадежность.

Так проходили два часа. Они все-таки кончались, несмотря на свою бесконечность, и Генка выходил на улицу, где в тополях и кленах посвистывал ветер августа. И в листьях плясало солнце. Но день был испорчен, потому что до вечера сидело в Генке это чувство безнадежности, едкое, как запах сырой известки в пустых коридорах…

А ветер шумел и сейчас, качал в палисадник

Книга Та сторона, где ветер — читать онлайн

Владислав Петрович Крапивин

Та сторона, где ветер

Повесть

Владислав Крапивин: его жизнь и книги

Многие совершенно взрослые (и даже уже пожилые) люди говорят: «Я вырос на книгах Крапивина». Владислав Крапивин – один из самых знаменитых и читаемых детских писателей современной России. Он написал столько книг, что и сам не может точно их сосчитать. Говорит: примерно триста. Тут и сказочные истории для малышей, и фантастические – о мальчишках, которым открыты пути по всем мирам огромной Вселенной, и повести о мире, в котором мы проживаем без всякой фантастики, – о детских бедах, победах и верной дружбе. В общем, книг, которые написал Крапивин, хватит тебе, читатель, на все детство, отрочество, юность. Да еще и на взрослую жизнь кое-что останется. Во всяком случае, уже третье поколение мальчишек и девчонок зачитывает эти книги до дыр, а некоторые умудряются вырасти, стать дяденьками и тетеньками, но все равно продолжают их читать и перечитывать…

В Интернете у писателя есть свой сайт, на котором его читатели и почитатели задают ему вопросы о его жизни и творчестве: о детстве, любимых книгах, о том, как он начал писать. Ну, а если у тебя нет компьютера и Интернета, мы тебе сейчас все расскажем.

Итак, знакомство начинается.

Старый тополь

Владислав Крапивин родился в 1938 году в Тюмени. Это случилось 14 октября. Рядом с роддомом стояла Знаменская церковь, и там с утра звонили колокола, потому что в этот день был праздник Покрова, который на Руси считали началом зимы. И, как положено, в тот день выпал первый снег…

Мама и папа писателя были учителями. Они жили на улице Герцена, в доме номер 59. Улица, хоть и в центре города, была немощеная, с теплой пылью на дороге. И, играя в войну, мальчишки любили набрать эту пыль в пустую консервную банку и запулить вверх – это была такая пыльная бомба. Играли они в футбол, в попа-гонялу, в сыщики-разбойники… Ты, читатель, наверно, о таких играх и не слыхал! Ну, кроме футбола, конечно. А рядом с домом были запутанные переулки, заросшие дворы, сараи и таинственный овраг – целый мир, а в самом центре этого мира, посреди двора, стоял огромный тополь, всеми очень любимый. На него, конечно, лазали – кто выше. Под ним собирались, когда долгий летний день кончался. Сидели в траве, разговоры разговаривали, смотрели в теплое темное небо, где светили звезды. Вот там и вырос писатель Крапивин, там была его родина и его друзья…

Теперь на этом месте стоит огромное современное здание городской управы, и нет уже ни тополя, ни дома, ни двора. Старый дом снесли, а тополь спилили… Так бы они и забылись, потерялись в прошедшем времени. Но – вы помните? – один из мальчишек стал писателем и этот давно ушедший мир с тополем в центре сохранил. Потом этот тополь, заросшие лопухами переулки, друзья-мальчишки возникнут во многих книгах Крапивина, ведь когда писатель работает над книгой (даже фантастической), он сочиняет многое. Но не всё. Конечно, писателю необходимо уметь фантазировать. Но что-то он берет из своей памяти. И тогда среди сочиненного мира возникают старые улочки из детства, события, которые когда-то произошли на самом деле, и люди, которых писатель любил. А также и те, которых он не любил. Потому что книги пишут не умом, а сердцем. Из этого не следует делать вывод, что писатели – люди глупые. Просто ум многого не умеет. Вот в науке без него никуда. А написать книжку ему слабо, ведь ум не умеет ни грустить, ни радоваться: он бесчувственный. А что это за книжка будет, где все ясно и правильно, как дважды два?

Вместо детского сада

Хорошо, когда ты маленький и мама всегда рядом. Но не каждому так везет. Обычно, когда ребенку исполняется три года, его отправляют в детский сад. Многие при этом плачут, не хотят туда ходить. Но порой в жизни малыша бывают беды и покруче.

Вот тебе, читатель, простая задачка: если мальчик Славик родился 14 октября 1938 года, то сколько ему было 22 июня 1941 года?

Сосчитал, но не понимаешь, при чем тут 22 июня?

А при том, что в этот день началась большая война. Великая Отечественная, про которую ты читал в учебнике по истории. Причем, наверное, без особого интереса. Гитлер? Фашисты? Кровопролитные бои? Какое мне до этого дело! Ведь это было так давно, что будто и не было никакой войны. Так думают сейчас многие. Но она была – на самом деле. Отец писателя ушел на фронт, воевать. Город Тюмень был в глубоком тылу. Это значит, что по его улицам не расхаживали фашисты с автоматами, никого не расстреливали, не вешали. И даже бомбежек не было. Но мама Славика, как и все оставшиеся в тылу женщины, работала с утра до ночи. А малыш Славик целые дни сидел дома один и хотел есть. Но продукты нужны были фронту, солдат надо было кормить. А в тылу голодали. Еды было мало, и ее нельзя было купить, она выдавалась по карточкам. Четвертинка хлеба на день, а если повезет – немного крупы и селедка. Так что в детстве будущему писателю есть хотелось всегда. С утра до вечера, в любое время года. Лишь летом было полегче – светило солнце, росла трава, тополь шумел листьями и можно гулять. Но лето не бесконечно, рано или поздно оно кончалось, за ним приходила осень, а потом зима.

Если ты, читатель, не слишком прилежно изучал географию и не можешь сразу найти на карте город Тюмень, то все равно, наверное, догадываешься, что он находится не в Африке. Подсказываем: Тюмень – в Сибири, где зима холодная и длинная. Вот зимой было совсем тяжко. К голоду добавлялся холод, а печку топить было нечем. Четыре долгие военные зимы дошколенок Славик просидел дома. Один. Темнело рано. Он сидел в темноте и ждал маму. Когда ждать становилось невмоготу, забирался под стол и плакал. Вот такое военное детство.

Весной 1945 года война кончилась. Славику шел седьмой год. Осенью он пошел в школу.

Ох уж эта школа!

На вопрос: «Как вы учились в школе?» – писатель честно отвечает: «Всяко». Например, в девятом классе остался на второй год. Из-за одной очень вредной учительницы, которая будущему писателю все время ставила двойки. Причем как раз по русскому языку и литературе.

И вообще, идти в школу он не хотел и в первом классе очень скучал. Он уже давно умел читать и писать и не понимал, зачем его заставляют читать по слогам, писать какие-то палочки и делать прочие глупости…

Школа была маленькая, полутораэтажная. Номер 19. И хотя война уже кончилась, жизнь по-прежнему была бедна: зимой в школе часто не было дров, и стояла такая холодина, что в чернильницах-непроливашках замерзали чернила. На уроках ученики сидели в пальто. Славику хотелось, чтоб скорей кончились занятия и пойти домой. Там холод отступал, там ждали его улица Герцена, друзья, игры…

Однажды, уже во втором классе, Крапивин прогулял уроки, а дома сказал, что в школе из-за ремонта отменили занятия. Но взрослые быстро разоблачили прогульщика. Взрослых было трое: мама писателя, тетя писателя и его дядя. Все трое сидели на кухне и пили чай.

Мама сказала только: «Как складно врет»! Зато тетя сердито предупредила племянника, что он плохо кончит: из такого вруна наверняка вырастет уголовник.

А дядя засмеялся: «Почему уголовник? Из некоторых врунов со временем выросли неплохие писатели».

Надо ли говорить, кто оказался прав?

Игры и забавы

Между прочим, в ту пору не было скейтов, роликов, игровых приставок и компьютеров. Даже телевизоров не было, можешь себе представить! Так что прийти из школы, забросить диск в дивидюк и посмотреть любимый мультик было невозможно. Честно говоря, мультиков тогда не было тоже… «Обалдеть, – скажут некоторые, – это просто какое-то несчастное детство»! И ошибутся. Потому что это послевоенное детство было самое счастливое. «Но у них же ничего не было!» – удивишься ты, читатель. А мы тебе ответим: кое-что все-таки было! Зимой – лыжи и санки, летом велик – один на весь двор, но им хватало. А еще в любое время года у них были книги. Хотя их тоже было тогда немного и мальчишками приходилось добывать их всеми правдами и неправдами. Вот, допустим, из фантастики, которую сейчас все так любят читать, в те времена были только Александр Беляев, Жюль Верн да Герберт Уэллс, но их было не достать. А уж про «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» и говорить нечего, это только легенда ходила, что вот есть такие замечательные книжки… Но где их взять, никто не знал. Поэтому класса с шестого мальчишки и девчонки уже с увлечением читали серьезные взрослые книги: Тургенева, Бальзака, Толстого.

Перейти на страницу: 1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435363738394041424344454647484950515253

Наследуй Ветер Введение | Shmoop

«Наследовать ветер» Введение

«Наследовать внимание СМИ»

Иногда вам может потребоваться вызвать полицейских у ваших учителей за то количество заданий, которые они назначают на работу по закону о детском труде, но вы отправите их в тюрьму для обучения эволюции. ? (Если вы завалили свой биокласс, мы здесь, чтобы напомнить вам, что теория эволюции в основном утверждает, что все сложные организмы, включая людей, произошли от гораздо более простых существ.Как и амебы. Как, нуууу.)

«Наследовать Ветер» — пьеса только об этом понятии: отправить человека в тюрьму за преподавание эволюционной биологии. Написанная Джеромом Лоуренсом и Робертом Э. Ли в 1955 году, вдохновением для этой работы стало испытание Scopes Monkey Trial. Вы спросите, что это за пробная штука со смешным именем? Это, конечно, дело 1925 года против учителя средней школы по поводу законности преподавания эволюции в государственных школах. Как выясняется, преподавание эволюции, даже в некоторых школьных округах, даже сегодня, было актуальной темой еще в 1925 году и в году.

Послушайте, мы знаем, что раньше мы были смешными, но мистер Скоупс, возможно, на самом деле попал в тюрьму за обучение эволюции. Такого больше не бывает. Но его битва еще далека от завершения — как вообще провести черту между церковью и государством?

Ну, эта пьеса рассказывает историю вымышленного персонажа Берта Кейтса, учителя маленького городка, который обвиняется и пытается научить своих учеников тому, что их дедушка и бабушка были обезьянами … по крайней мере, некоторые горожане понимают теорию Дарвина ,(Чтобы узнать реальную сделку, ознакомьтесь с «Свидетельством эволюции» Шмупа.)

Аллегория для всех испытаний, вопреки идеям везде

Наследовать Ветер впервые надели в 1955 году. Если вы не помните, это было чмок в середине испытаний Маккарти. . Эти судебных процессов были предназначены для искоренения коммунистов в США. но люди пошли слишком далеко со своими обвинениями в коммунизме в то время, и жизнь многих невинных людей была разрушена.

Теперь, так же, как Берт изображается как мученик в пьесе — как парень, которого наказывают за нарушение несправедливого закона, — многие люди в США обвинялись в том, что они были «американцами» в 1955 году. Иногда люди теряли свои карьеры, их близкие и вся их репутация по обвинениям в коммунизме.

Итак, Лоуренс и Ли используют несправедливость Судебного разбирательства, чтобы подчеркнуть несправедливость своего времени. Возьми? Испытание Scopes может быть своего рода аллегорией к испытаниям McCarthy? На всякий случай: мораль этой истории заключается в том, что некоторые группы используют систему правосудия, чтобы удержать других от интеллектуальных дебатов.

Унаследовать Ветер не был просто успешным в будущих классах средней школы. Он был очень успешным на сцене и трижды выходил на большой экран. Версия 1960 года Inherit the Wind имеет звездный состав и была номинирована на четыре премии Оскар.

Он также получил Золотой Глобус и BAFTA за лучший фильм — суперсвага. О, и не забывайте о маленьком экране: в этой пьесе есть даже адаптация для телевидения. Ницца. Прочитайте, посмотрите, посмотрите немного другую версию, промойте, повторите.Этот ребенок никогда не стареет.

Что такое «Унаследовать ветер» и почему меня это должно волновать?

Вы когда-нибудь замечали, что когда речь заходит о политике и религии, люди могут немного взволноваться, , взволноваться, ? Даже если вы еще не можете голосовать, вы знаете, что когда-нибудь участие в политической жизни вашего сообщества станет важной частью жизни гражданина. И политический дискурс в этом смелом новом тысячелетии довольно спорный.

Вы можете подумать, что невозможно дружить с кем-то, чье мнение не совпадает с вашим, если вы смотрите достаточно кабельного телевидения.И хотя Inherit the Wind — это эволюция, она применима к любой ситуации, когда люди не могут видеть друг друга из-за глубоко укоренившихся идеологических убеждений. Важным в игре является то, что она показывает опасность отказа хотя бы от диалога между конкурирующими взглядами.

Оповещение спойлера: прокурор в конечном итоге умирает, по-видимому, из-за своей неспособности встретить другую сторону на полпути … или потому что он не может получить достаточно жареной курицы. Сложно сказать.

В последнем эпизоде ​​адвокат защиты взвешивает и Библию, и Дарвина «Происхождение видов », как символ того, как обе стороны должны объединиться. Поверьте нам: собрать эти две книги вместе — это , а не .

В любом случае, как мы уже говорили, персонажи в игре не видят эволюции. Но способность ходить в чужой обуви может относиться к любой теме: аборт, однополые браки, универсальное здравоохранение, (супер) размер вашей газировки.Выберите свой политически взрывоопасный яд.

Итак, волнуетесь ли вы о том, куда движется ваша страна, или волнуетесь о возможностях будущего, вам придется работать с людьми, чье мнение сильно отличается от вашего, если вы хотите внести какие-либо изменения. Inherit the Wind, очень похож на Devil Wears Prada , дает некоторое представление о том, как справляться с подобными ситуациями. Это , почему это такая классика.

Inherit the Wind Resources

ВЕБ-САЙТЫ

Все о Лоуренсе и Ли
Все, что вы хотели знать об этой команде плейрайтинга.

Динамический дуэт
Роберт Э. Ли и Джером Лоуренс гордятся своим родным государством.

КИНО ИЛИ ТВ ПРОИЗВОДСТВА

Они собираются поставить меня в кино…
Звездная версия фильма — классика.

И телевизор тоже.
То, что он создан для телевидения, не означает, что он не полон великих актеров.

И для хорошей меры…
Люди, кажется, любят превращать эту игру в телевизионный фильм.Проверьте это тоже.

Один для дороги.
Это самая ранняя телевизионная адаптация пьесы. Та-да.

СТАТЬИ И ИНТЕРВЬЮ

До свидания, мистер Ли.
Один из некрологов драматургов. Грустное лицо.

Выход на сцену
Вот статья о том, как впервые воплотить пьесу в жизнь. Это довольно трогательно, если вы спросите нас.

ВИДЕО

Большой момент Драммонда
Из фильма пряная версия разочарования Драммонда в ходе судебного разбирательства.

Жить в Лондоне
Посмотрите этот трейлер к пьесе с Кевином Спейси, фаворитом Shmoop.

AUDIO

Всегда критик…
Просматривая этот обзор постановочной версии пьесы, мы удивляемся: критики всегда будут критиками? И мы отвечаем сами: да .

ИЗОБРАЖЕНИЯ

Come One, Come All
Вот потрясающий постер фильма для Наследовать Ветер.

Акция!
А вот и фото с производства «Наследуй Ветер », которое входит в печатную версию пьесы.Сладкий.

Простая английская Википедия, свободная энциклопедия Питер Клюйвер (1816–1900) Флюгер используется, чтобы узнать, откуда дует ветер. Такие ветряные носки часто используются в аэропортах. Они показывают направление ветра. Они также могут показать, насколько сильный ветер.

Ветер — это поток газов. На Земле ветер — это в основном движение воздуха. В космическом пространстве солнечный ветер — это движение газов или частиц от солнца через пространство. Самые сильные ветры, замеченные на планете в нашей солнечной системе, находятся на Нептуне и Сатурне.

Короткие вспышки быстрых ветров называются порывами . Сильный ветер, который длится около минуты, называется шквалов . Ветры, которые продолжаются долгое время, называются многими разными вещами, такими как ветер , шторм , ураган и тайфун .

Ветер может перемещать землю, особенно в пустынях. Иногда холодный ветер может плохо сказываться на домашнем скоте. Ветер также влияет на продовольственные магазины животных, их охоту и то, как они защищают себя.

Солнечный свет управляет циркуляцией атмосферы Земли. Получающиеся ветры дуют над землей и морем, производя погоду.

Область высокого давления (которая образует антициклон) рядом с системой низкого давления (образующая циклон) заставляет воздух перемещаться от высокого давления к низкому давлению, чтобы попытаться выровнять давление. Эффект Кориолиса заставляет ветры вращаться вокруг. Большая разница в давлении может привести к сильному ветру. В некоторых штормах, таких как ураганы, тайфуны, циклоны или торнадо, он может вызывать ветры быстрее 200 миль в час (320 километров в час).Это может повредить дома и другие здания, и может убить людей.

Ветер также может быть вызван подъемом горячего воздуха или падением холодного воздуха. Когда горячий воздух поднимается, под ним создается низкое давление, и воздух подается, чтобы выровнять давление. Когда холодный воздух падает (потому что он плотнее или тяжелее теплого воздуха), он создает высокое давление и вытекает, чтобы выровнять давление с низким давлением вокруг него.

Ветер обычно невидим, но дождь, пыль или снег могут показать, как он дует.Флюгер также может показать вам, откуда дует ветер. Шкала Бофорта — это способ определить, насколько сильный ветер. Он используется в море, когда никакой земли не видно.

Увеличение ветра вызывает увеличение скорости испарения.

Сильный ветер может нанести ущерб в зависимости от того, насколько они сильны. Иногда порывы ветра могут заставить плохо построенные мосты двигаться или быть разрушенными, как, например, Узкий мост в Такоме в 1940 году. час).Это происходит, когда ветви деревьев повреждают линии электропередач. ^[2] Никакое дерево не может противостоять ветрам ураганной силы, но деревья с корнями, которые не очень глубокие, могут быть более легко взорваны. Такие деревья, как эвкалипт, морской гибискус и авокадо, являются хрупкими (легко ломаются) и повреждаются легче. ^[3]

пассатов — это преобладающая модель восточно-поверхностных ветров, обнаруженных в тропиках в нижней части атмосферы Земли. Они встречаются в нижней части тропосферы вблизи экватора Земли.Пассивные ветры дуют преимущественно с северо-востока в северном полушарии. Они дуют с юго-востока в южном полушарии. Они сильнее зимой и когда арктические колебания находятся в теплой фазе. Торговые ветры использовались капитанами парусных кораблей, чтобы пересекать океаны мира на протяжении веков. Они позволили европейской империи экспансию в Америку. Они также позволили установить торговые пути через Атлантический и Тихий океаны.

Уныние в январе (синий) и июле (красный).

депрессии находятся в экваториальной области. Это воздушный пояс, где воздух теплый, с небольшими колебаниями давления. Ветры там легкие. Другое название для депрессивного состояния — Зона межтропической конвергенции (ITCZ)

Ветер в космосе, называемый солнечный ветер , очень отличается от ветра на земле. Этот ветер вызван солнцем или другими звездами и состоит из частиц, которые вышли из атмосферы звезды. Подобно солнечному ветру, планетарный ветер состоит из легких газов, которые выходят из атмосфер планет.

Wikimedia Commons имеет СМИ, связанные с Ветер .

,

«Ветер усиливается!… Мы должны стараться жить!» — Миядзаки Мысли

Ветер поднимается открывается цитатой Пола Валери: «Le vent se lève! , , , Il faut tenter de vivre! », Переводится как« Ветер поднимается! , , , Надо стараться жить! » Понятно, что название фильма было взято из этой цитаты, поэтому мне было любопытно посмотреть, что написал Валери, что так вдохновляло Миядзаки. Я нашел перевод его стихотворения «Le Cimetière marin» («Кладбище у моря»), из которого была взята цитата.

Эта тихая крыша, мимо которой плывут голубиные паруса,
Между соснами, гробницами заметно пульсирует.
Беспристрастный полдень образует море в пламени —
Это море вечно начинается и перезапускается.
Когда мысль пришла в свое время, о, как это полезно
Длинные перспективы небесного спокойствия!

Какая изящество света, какой чистый труд идет в форме
Многообразный алмаз неуловимой пены!
Какое спокойствие я чувствую зачатым от этого источника!
Когда солнечный свет опускается на глубокое море, воздух
года искрится, мечта — это уверенность —
Чистая выдумка вечной Причины.

Несомненное сокровище, простая святыня разума,
Ощутимое спокойствие, видимая скрытность,
Вода с гордым покровом, Глаз, в котором есть колодцы
Под пленкой огня такая глубина сна —
О тишина! , , , Особняк в моей душе, у тебя скат
из золота, крыша из множества золотых плиток.

Храм времени, в пределах короткого вздоха,
На эту редкую высоту я забираюсь, окруженный
У горизонта морского ока.
И, подобно моему высшему подношению богам,
Это мирное сосуществование только порождает
Более высокое безразличие на небе.

Даже когда фрукт поглощен наслаждением,
Даже когда во рту умирает его тело
Превращается в наслаждение растворением,
Итак, моя растопленная душа объявляет небеса
Все границы преображаются в безграничный воздух,
И теперь я дышу своим эманация будущего

Прекрасный рай, настоящий рай, посмотри, как я меняюсь!
После такого высокомерия, после столь странного безделья
— странного, но полного сил —
Я все открыта для этих сияющих мест;
По домам мертвых проходит моя тень,
Призраки — призрак, подчиняющий меня.
Моя душа обнажилась перед твоим летним огнем,
О, справедливый, беспристрастный свет, которым я восхищаюсь,

Чьи руки безжалостны, ты остался, Я остался
И верни, чисто, твоему первоначальному месту.
Посмотри на себя. , , Но дать свет означает
Не менее мрачный оттенок тени.

О, только для себя, моей, глубоко в
В самом сердце, источнике поэмы, между
Пустотой и ее чистой проблемой, я умоляю
Намек на мою тайную силу.
О горький, темный и эхом резервуар.
Говоря о глубинах, всегда недоступных для меня.

Но знай, ты — симулирующая пленница сучьев,
Залив, который поднимает свои тонкие тюремные решетки,
Секрет, который ослепляет, хотя мои глаза закрыты —
Что тело тянет меня к своему давнему концу,
Что разум тянет это к эта земля с костями?
Звезда размышляет над всем, что я потерял.

Закрытый, освященный, полный несущественного огня,
Кусочек земли к небесному свету, данный нам —
Этот участок, управляемый своим фламо, радует меня —
Место, полное золота, камня и темного дерева, где содрогается
Так много мрамора над множеством теней:
И на гробницах моих спит верное море.

Держись подальше от идолопоклонников, яркая сторожевая собака, пока —
Одинокий с улыбкой пастуха —
Я пасу своих длинных овец, мои тайны,
Моя белоснежная стая нетронутых могил!
Отгони отсюда осторожных голубей,
Тщеславные мечты, вопрошающие глаза ангелов!

Теперь здесь, будущее требует времени.
Хрупкие насекомые соскребают на сухом суглинке;
Все сожжено, израсходовано, взято в воздух.
В какое-то невыразимо разреженное решение., ,
Жизнь расширена, пьяна от уничтожения,
И горечь сладка, и дух чист.

Легкие мертвецы спрятаны в земле, где они
согреты и сгорели их тайны.
Полдень без движения, полдень на высоте
Выводит на себя — самодостаточная тема.
O закругленный купол и совершенная диадема,

Я то, что тайно меняется в тебе.

Я единственный медиум для твоих страхов.

Мое раскаяние, мои сомнения, мои испорченные желания —
Это недостаток в твоей алмазной гордости., ,
Но в их тяжелую ночь, облицованную мрамором,
Под корнями деревьев теневые люди
Медленно перешел на вашу сторону.

До непроницаемого небытия они истончены,
Потому что красная глина поглотила белый вид;
В цветы, которые передал дар жизни.
Где мертвые? — их домашние повороты речи,
Личная грация, душа, информирующая каждого?
личинки пробиваются туда, где когда-то были слезы.

Острые птичьи крики девушек, которых дразнит любовь,
Глаза, зубы, влажно закрывающиеся веки,
Красивая грудь, которая играет с пламенем,
Малиновая кровь, сияющая, когда подаются губы,
Последний подарок, и пальцы, которые бы это оградили —
Все идут на землю, возвращаются в игру.

А у тебя, великая душа, есть ли еще надежда в тебе
Найти какой-нибудь сон без лживого оттенка
Что золото или волна предлагает плотским глазам?
Будешь ли ты петь неподвижно, когда ты в воздухе?
Все погибает. Вещь из плоти и поры
утра I. Божественное нетерпение также умирает.

Бережливое бессмертие, весь креп и золото,
Лорелловский утешитель, пугающий созерцать,
Смерть — это чрево, материнская грудь, ты притворяешься
Прекрасная иллюзия, о благочестивый трюк!
Кто их не знает и не болеет?
Этот пустой череп, эта вечная улыбка?

Глубоко там внизу предки, 0 заброшенных голов
, Который такой вес лопастной земли простирается,
Кто — земля, в которой наши шаги потеряны,
Настоящий людоед, червь, не отвечающий
— не для вас что спит под столом:
Жизнь — это его мясо, а я все еще его хозяин.

«Любовь», мы позвоним ему? «Ненависть к себе», может быть?
Его секретный зуб настолько близок ко мне.
, что любое имя подойдет ему достаточно хорошо,
Достаточно, чтобы он мог видеть, будет мечтать, трогать —
Моя плоть восхищает его, даже на моем диване.
Я живу, но как кусочек его жизнь.

Zeno, Zeno, жестокий философ Zeno,
Тогда ты пронзил меня своей пернатой стрелой?
Что гудит и летает, но не летает! Звучащий вал
дает мне жизнь, стрела убивает.О солнце —
О, какая тень черепахи обгоняет
Моя душа, гигантский шаг Ахилла остался стоять!

Нет, нет! Встань! Будущие годы разворачиваются.
Разрушь, о тело, форма медитации!
И, о моя грудь, пей на ветру, оживляя!
Свежесть, выдох моря,
Восстанавливает мою душу. , , Солен-дышащая потенция!
Давайте побежим по волнам и будем отброшены к жизни!

Да, могучее море с такими дикими безумствами, одарёнными
(Кожа пантеры и проклятые хламиды), просеянные
Повсюду с сверкающими солнечными образами,
Высшее существо, пьяное от собственной синей плоти,
Кто в смятении похож на самая глубокая тишина
Укуси свой блестящий хвост — да, слушай!

Ветер усиливается! ,, , Надо стараться жить!
Огромный воздух открывает и закрывает мою книгу: волна
осмеливается взорваться из скал в пахнущем
Spray. Улетай, мои сбитые солнцем страницы!
Перерыв, волны! Расстанься со своими радостными скачками.
Эта тихая крыша, где клюют паруса, как голуби.

переведено C. Day Lewis

Я определенно вижу элементы, похожие на убеждения Миядзаки в этом стихотворении. Что, вы парни, думаете?

Ветер в ивах

Кеннет Грэхам

Автор книги «Золотой век», «Дни мечты» и т. Д.

I. РЕЧНЫЙ БАНК II. ОТКРЫТАЯ ДОРОГА III. ДИКИЙ ДЕРЕВ IV. Г-Н. БАДЖЕР V. DULCE DOMUM VI. Г-Н. TOAD VII. ТРУБА У ВОРОТ РАССВЕТА VIII. ЖИВОТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ IX. WAYFARERS ALL X. ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ TOAD XI.«КАК ЛЕТНИЕ ХРАМЫ ПРИШЛИ ЕГО СЛЕЗЫ» XII. Возвращение Улисса

I. РЕЧНЫЙ БАНК

Мол все утро очень усердно работал, убирая весной свой маленький домик. Сначала с метлами, затем с тряпками; затем на лестницах, ступеньках и стульях, с кисточкой и ведром для побелки; пока у него не было пыли в его горле и глазах, и брызги побелки по всему его черному меху, и больная спина и усталые руки. Весна двигалась в воздухе над землей и в земле под ним и вокруг него, проникая даже в его темный и скромный маленький дом с духом божественного недовольства и тоски.Неудивительно, что он вдруг бросил свою кисть на пол и сказал: «Беспокойся!» и «О, удар!» а также «Повесьте весеннюю уборку!» и выбежал из дома, даже не дожидаясь надеть пальто. Что-то наверху зовет его властно, и он направился к маленькому крутому туннелю, который в его случае отвечал молотковому повозке, принадлежащему животным, чьи дома ближе к солнцу и воздуху. Таким образом, он царапал и царапал и царапал и scrooged, а затем он снова scrobhed и царапает и царапает и царапает, работая усердно с его маленькими лапами и бормотая себе: «Мы идем! Поднимайся! пока, наконец, поп! его морда вышла на солнечный свет, и он обнаружил, что катится по теплой траве большого луга.

«Это хорошо!» сказал он себе. «Это лучше, чем побелка!» Солнечный свет ударил по его меху, мягкий ветерок ласкал его горячее лоб, и после уединения, где он жил так долго, пение счастливых птиц упало на его притупленный слух почти как крик. Спрыгнув со всех четырех ног одновременно, в радости жизни и радости весны без ее очистки, он продолжил свой путь через луг, пока не достиг преграды на другой стороне.

‘Подожди!’ сказал пожилой кролик на щели.«Шесть пенсов за привилегию проезда по частной дороге!» В одно мгновение он был потрясен нетерпеливым и презрительным кротом, который побежал по обочине живой изгороди, раздражая других кроликов, когда они поспешно выглядывали из своих нор, чтобы увидеть, о чем идет речь. «Луковый соус! Луковый соус! он заметил насмешливо, и ушел, прежде чем они могли придумать полностью удовлетворительный ответ. Затем они все начали ворчать друг на друга. «Как вы глупы! Почему ты не сказал ему … — Ну, почему ты НЕ сказал … — Ты мог бы напомнить ему … — и так далее, обычным способом; но, конечно, было слишком поздно, как всегда.

No related posts.